Многие древние религии видели вселенную побочным продуктом величайшей любви священной пары, иногда изображаемой (как Шива и Шакти) танцующими вместе. Любовь, сакральная или мирская, виделась единой. Эрос, Агапе, Шакти – аспекты одной и той же реальности. Лишь позже, с развитием религий настолько патриархальных, что в них отсутствовал божественный образ женского, эротический аспект любви начал рассматриваться как грешный и унижающий достоинство.
По сути, каждая религия учит нас, что «Бог есть Любовь», и религии без образа женского божественного (по меньшей мере, в главных праздниках и обычаях) ускоряют диссоциацию Эроса и Бога. И все же большинство современных патриархальных религий несут в себе тайные традиции, чествующие Эрос и феминность.
Эдвард Хоффман (Edward Hoffman) в своей книге «Путь великолепия: иудейский мистицизм и современная психология» (The Way of Splendor: Jewish Mysticism and Modern Psychology) описывает, как иудейская мистическая традиция каббалы почитает божественную пару, а не только Бога Отца. С самого зарождения каббалистической традиции, отмечает Хоффман, Бог Отец уравновешивается небесной Матерью Шхиной (мудростью). «Только когда эти двое соединены, что однозначно отображается как сексуальная близость, гармония правит вселенной». И хотя к индустриальной эпохе следы о паре исчезли из молитв и ритуалов, длительное время это воззрение было важным и непреодолимым. Ключевые каббалистические тексты, такие как Сефер ха-Бахир («Бахир», «Книга яркого света»), говорят, что Шхина «подступает к границам нашей реальности всякий раз, когда происходит совокупление, и потому верующих поощряли к сексу в рамках брака как регулярной духовной медитации, особенно практикуемой в Шаббат.
Католический теолог Мэтью Фокс (Matthew Fox) сетует на историю отрицания церковью Эроса, но он также ссылается на противоположную традицию создания духовного начала, чествующую сексуальность, женщин, тело – как Эрос, так и Агапе. Он обращает наше внимание на часто интерпретируемую как метафору любви Бога к человечеству Песнь песней Соломона, описывающую сексуальное единение в прекрасных, чувственных и экстатических деталях. Он призывает церковь признать совокупление священнодействием и открыто осуждает губительный эффект исторического противления эротизму со стороны церкви.
Что произошло с Эросом и с современной религией и культурой, которые кажутся безотчетно враждебными к нему? Одри Лорд (Audre Lorde) утверждает, что всплеск порнографии следует из обесценивания эротизма. Когда на Эрос накладывается запрет, он уходит в подполье и становится виден только через теневые формы, которые скорее развращены и деструктивны, чем даруют жизнь и чествуют ее. Изгнанный в бессознательное и оттуда царствующий в теневой форме, Эрос проецируется христианской культурой в образ дьявола, царствующего в аду. И ад видится как наказание за соединенность с чувствами тела.
Ирония заключается в том, что те, кто презирает Эрос, часто им и одержимы. Фанатики-священники, которые, кажется, неспособны противостоять любовным связям, или сдержанные отцы церкви, которые пытали и убили миллионы женщин, называли их ведьмами, страшась, что эти женщины близки к дьяволу, поскольку их «похоть ненасытна». Величайшее проклятье тех, кто не переносит свою сексуальность, – быть одержимым похотью, но находить секс пустым, поскольку он дает физическое освобождение, но не психологическое насыщение. Такова судьба насильника, растлителя малолетних, сексуального домогателя, в котором похоть – это дитя зуда власти и доминирования, а не почитания самих сил жизни.
Стархоук (Starhowk) пишет в своей книге «Правда или действие» (Truth or Dare) о трагедии дурной мужской социализации, опасающейся Эроса и высмеивающей его. Она цитирует речевку солдат во Вьетнаме, сначала пошлепывающих свои пулеметы, а потом свой пах: «Вот моя винтовка/ вот мой пистолет / одна для сражений / второй для утех». Ментальность насильника часто проявляется у мужчин, которых растили так, чтобы видеть себя машиной, женщину добычей, а свой пенис боезарядом.
Вспоминая, что во времена, когда мужские и женские гениталии были символами богинь и богов, такое отношение было бы немыслимым, Стархоук оплакивает мужчину, кто был настолько отсоединен от своей Души и живительной мощи Эроса, что надругался над своей маленькой девочкой. Такой мужчина, обращает внимание она, «никогда не был в контакте с источником заботы в себе. Его собственная ценность была разрушена. Никто никогда не споет о его пенисе, что его эрекция озеленяет пустыни, и зерна стремительно прорастают в тех полях. Он живет в расчлененном мире… (и) сам стал орудием, ненужным и лишь иногда эксплуатируемым, расходным материалом, чья ценность – ценность вещи, объекта, имущества».
Такая дегуманизация – еще и судьба тех женщин, которых научили, что их тела грязные или нечистые, которые не видят ценности в менструации, истинной радости в сексуальности, чуда в том, чтобы давать рождение. Это правда для женщин, опасающихся, что без своей девственности они не будут иметь рыночную цену, для женщин, чувствующих, что им нужно соглашаться на секс, чтобы мужчины их любили. Это правда и для женщин, ощущающих себя второсортными, подчиненными по отношению к мужчинам, независимо от того, как близко к половым органам находится эта «вина» во второсортности.
Отрицание Эроса
Отрицание Эроса приводит к болезням, насилию, ревности, объективизации себя и других и в конечном итоге потере жизненных сил и энергии. Возможно, в определенный момент эволюции человечества не было возможности контролировать эротическую тягу без ее подавления и принижения. Это было время линейного, дуалистичного мышления. Путь восхождения по духовной иерархии любви, от Эроса к Агапе, состоял в отказе от Эроса в пользу Агапе и вследствие этого в упоре на целомудрии религиозной жизни. И хотя некоторые высокоразвитые люди были способны преобразовывать сексуальную энергию в духовные цели, сохраняя при этом почтение к Эросу, более распространены были попытки людей уничтожить Эрос, чтобы стать способными к Агапе.
И эта вторая тропа слишком опасна для нашего времени. Проекции теневого эротизма привели к угнетению женщин (поскольку мужчины проецировали свою похоть на женщин), и темнокожих людей (вспомните о линчевании черных мужчин на юге США и ассоциации «насильника» с цветным, не белым мужчиной), к угнетению геев и лесбиянок и к широко распространенной отсоединенности от своего тела.
Все большие познания в психологии человека говорят нам, что путь обретения Агапе лежит не через подавление Эроса, но посредством получения его дара: научиться любить страстно и всецело, в то же время сохранив чувство нравственности. Более того, как Ирен Клармон де Кастильехо (Irene Claremont de Castillejo), величайший теоретик любви и ее смыслов, помогла нам понять, Агапе достигается не войной с собой, но внутренним союзом и цельностью, которые могут прийти только посредством полного принятия себя.
Дар Эроса
Дар Эроса заключен не только в эротической любви и страстной связи с местом, на котором мы живем, домом, традициями, друзьями и самой планетой, хотя каждый из этих даров поистине велик. Эрос – еще и источник личной силы, не являющейся результатом статуса и властного авторитета. Это не власть одного над другим, но сила, идущая изнутри. Иногда ее называют харизмой, но это слово не передает точную суть. Это сила того, чья Душа вовлечена в жизнь, того, кто не боится быть в контакте со своей истинной природой, ибо Эрос проистекает напрямую из Души.
Мы чествуем Эрос и этим действием направляем сердцевину нашего сознания на свою Душу через деятельную любовь и почитание себя, других и планеты. Мы чествуем Эрос, когда культивируем уважительное отношение к своему телу и сексуальности и постоянному присутствию духа в природе. Когда мы познаем, что все священное во вселенной не отдельно от нас, не над нами, но еще и под нами, в земле, и внутри нас, мы выбираем путешествие, становимся ему преданными, берем на себя длящееся обязательство в его отношении. Мы становимся преданными всему, что подзывает нас своей подлинной красотой. И не имеет значение, видит ли кто еще это красивым и стоящим любви. Вопрос в том, что мы видим. И именно так мы находим, кто мы есть: через то, что мы любим достаточно сильно, чтобы взять на себя длящееся обязательство в отношении этой любви.